К чему вражда былых времен…(«Молодежная смена»)

17.03.2010 10:04

Читая в февральском номере газеты «молодёжная смена» статью 3. Мусаева и и. Хатуева «когда сужденья черпают из забытых газет...», у меня возникло ощущение, что эти уважаемые авторы и я, в каком-то временном промежутке, мыслили в унисон об одном и том же. Хотя наш общий экскурс в одно и то же прошлое был вызван разными причинами, но, в конечном счёте, по своей мотивации, он сводился к общему знаменателю. А знаменатель этот выражается в суммарной величине такого, набившего уже оскомину, понятия, как чеченофобия, рецидивы которой дают о себе знать и сейчас в работах некоторых учёных и писателей.

Авторы названной статьи подвергли тщательному и правильному историческому анализу «Русскую геополитическую энциклопедию» ВА Дергачёва, вышедшую в свет в 2010 году. В одной из своих лермонтоведческих работ я предпринял то же самое в отношении книги Н.В. Маркелова «Умереть с пулею в груди».

3. Мусаев и И. Хатуев делают акцент на сегодняшних «изобретениях» ученых-ксенофобов, то же самое попытался сделать и я, только в привязке к людям другой профессии - писателям. Начну с близкой и достаточно знакомой мне темы.

Некоторые авторы иногда в прямой, иногда в завуалированной форме представляют великого русского поэта, певца Кавказа - Лермонтова, как ненавистника и врага чеченцев. Возможно, они делают это без умысла, просто считая это само собой разумеющимся.

Такое явление имеет место и в книге Н.В. Маркелова «Умереть с пулею в груди». В главе «Злой чечен ползет на берег» создаётся впечатление, что автор склонен думать, что чеченец - он действительно злой и пребывать он будет в этой злости вечно. В качестве примера приводится «Казачья колыбельная» Лермонтова. Прекрасная вещь. Никаких отрицательных эмоций она не вызывает у нормального читателя. С абсолютной уверенностью можно утверждать, что и у самого автора во время её написания начисто отсутствовал какой-либо злой умысел.

«Злой чечен» - это намеренная гиперболизация страха перед ребенком. Не нужно обладать недюжинным умом, чтобы увидеть здесь прием, много раз использованный нашими матерями, бабушками и прабабушками. Когда ребенок не желает угомониться или уснуть, старшие придумывают разные страшилки и припугивают ими детей, чтобы поскорее успокоить их и, таким образом, быстрее уложить спать.

Не следует это стихотворение, написанное в форме песенной шутки, принимать за выражение личного мнения автора о чеченцах. Вслушайтесь в тон этого произведения - он явно шутливый. Это может не заметить только тот, в ком начисто отсутствует чувство юмора и кто не способен понимать шуток.

А почему в качестве страшилки выбран чеченец? Да потому, что шла война и, на тот период, страшнее человека с противоборствующей стороны на эту роль нельзя было придумать. Все логично! Кто может сойти за бабайку? Чеченец!

По другую сторону происходило то же самое. «Там в колыбели песни матерей, пугают русским именем детей», - утверждает в «Измаил-Бее» тот же Лермонтов.

Маркелов, правда, и сам далее в своей книге делает оговорку, что «Лермонтов следует, скорее, народной поэтической традиции, а вовсе не стремится подчеркнуть «непримиримость к извечному врагу».

Вот как получилась у автора защита чеченцев. Не сразу и подберёшь объяснение такому хитромудрому с загогулиной заключению. Это заступничество напомнило мне мысль из известного стихотворения Расула Гамзатова «Разве тот мужчина», где, характеризуя один из встречающихся типажей мужчин, он пишет.

...Кто готов подать вам стремя и предать вас в то же время...

Удивляет, что Маркелов, как высокообразованный интеллигент, достаточно хорошо владеющий художественным словом, написавший, в целом, небезынтересную книгу, занимает в этом вопросе позицию, прямо скажем, заурядного обывателя. До каких пор можно считать чеченцев «извечными врагами» человечества. Так и хочется сказать: «Вы отстали от своего времени лет на сто, не меньше, дорогой коллега».

В возрожденной из пепла Чечне побывало за эти годы множество людей со всего мира, в том числе, и из всех губерний и республик России, знаменитых и не знаменитых. Спросите у них. Считают ли они чеченцев своими извечными врагами? Ответ будет один - конечно, нет!

В упоминаемой нами книге «Умереть с пулею в груди», в главе «Пленники гор» Н.В. Маркелов, признавая правильность определенного В.Г.Белинским отличительного характера поэзии Лермонтова, заключенного «в его мощной способности смотреть прямыми глазами на всякую истину», недоумевает по поводу отсутствия у поэта чувства подчеркнутой неприязни к чеченцам.

«В «Хаджи-Мурате» Толстого есть горькие и честные строки о ненависти чеченцев к русским, - пишет он. - Отметим, однако, и другое: в нашей классике русский пленник всегда обязан своей вновь обретенной свободой горянке. Реальность непримиримой войны была намного страшнее, но, даже понимая это, авторы «Пленников» переписывали исход жестокого сюжета по-своему - так, каким подсказывало сердце».

Не выходя из рамок уважительности к Лермонтову и его выдающимся собратьям по перу, автор, в максимально мягкой, но в достаточно ироничной форме, пытается провести мысль о том, что жалость и сострадание к несчастным - явления, не свойственные горцам.

Здесь автор вступает в явное противоречие с самим собой. Не отказывая Лермонтову в способности «смотреть прямыми глазами на всякую истину», с другой стороны, он сомневается в реальности того, что тот описал в своем «Кавказском пленнике».

Здесь явно выражено сомнение в том, что пленного русского офицера могла освободить горянка, заявив, что «исход переписан, так как им (авторам) подсказывало сердце». Вместе с Лермонтовым имеются в виду и А. Бестужев-Марлинский, А. Пушкин и Л. Толстой, тоже написавшие одноименные произведения.

Мое мнение несколько иное. Не только сердце им подсказывало эти исходы, но и факты, имевшие место в реальной жизни. Бывали такие случаи и тогда, повторялись они и в наше время.

Жительница одного из сёл Шалинского района Малика N, в жестокой схватке между бандитами и федералами, происходившей рядом с ее домом, прикрыла собой русского офицера, на которого был направлен автомат бандита, и спасла ему жизнь. Сама с простреленным позвоночником и ранеными легкими чудом выжила, но осталась навсегда инвалидом.

Таких примеров самоотверженности было много и со стороны российских воинов, которые, часто рискуя собой, спасали чеченских женщин, стариков и детей от садистской расправы таких моральных уродов, как капитан Ульман и полковник Буданов. И те и другие действовали, опять-таки, «как им подсказывало сердце». У кого повернется язык сказать, что подсказка сердца у той несчастной чеченской женщины была неверной или неправильной. И у кого хватит совести сказать, что полковнику Буданову, надругавшемуся над шестнадцатилетней чеченской девушкой Эльзой Кунгаевой и затем зверски растерзавшему ее, и капитану Ульману, который расстрелял школьных учителей, ехавших домой, и затем сжег их вместе с машиной, сердца «подсказывали» правильные решения.

Они опозорили свою офицерскую честь. Хотя, честно говоря, у них её и не было никогда. Но не по ним судят чеченцы о российском офицерском корпусе. Они судят о чести и благородстве современных «их благородий» по таким замечательным людям, как генералы: Трошев, Романов, Рохлин, Баранов, Громов и таким, как они.

Прошлые и нынешние военные события, в описании и интерпретации некоторых недобросовестных историков, журналистов, писателей и ученых создали столько дремучих завалов, мешающих и сегодня полному взаимопониманию и сближению людей всех национальностей, что еще понадобятся долгие годы, чтобы очистить от них нашу общую дорогу в будущее.

Расул Гамзатов, когда касались этой темы, часто повторял старую горскую пословицу: «Если вы выстрелите из пистолета в прошлое, оно выстрелит в вас из пушки». Читая небезынтересную книгу Н.В. Маркелова, создается такое впечатление, что он сам того не сознавая, вызывает на себя этот пушечный огонь.

Разыскав по разным источникам все, что может вызывать у читателя

омерзение к чеченцам и, собрав всё это в кучу, автор приводит эти «мудрствования» чеченских «друзей» в качестве доказательства исключительной нехорошее чеченцев. При этом автор делает оговорку, что приводит все это «дабы избежать упрека в злонамеренном выдергивании цитаток»... После того, как «злой» и «извечный враг» охарактеризован в нужном, по его мнению, свете, он приводит слова есаула-героя из своей книги, уговаривающего казака-убийцу: «Побойся бога! Ведь ты не чеченец окаянный». При этом Маркелов подчеркивает, что это лишь легкий штрих враждебности населения ко всей чеченской национальности. Затем выдергивается и высказывание офицера-чеченофоба из лермонтовского очерка «Кавказец»: «Чеченцы, правда, дрянь...» А далее, как бы расшифровывая негативные составные этих двух ярлыков «окаянный» и «дрянь», он приводит высказывание из книги Платона Зубова «Картина Кавказского фая».

В своей весомости и убедительности этот «документ», на его взгляд, характеризует «представления не только гребенских староверов и Максим Максимычей, а русское общественное сознание в целом», о чеченцах.

И вот что, оказывается, выдал когда-то в своей книге П.А. Зубов: «Народ сей,- замечает автор о чеченцах,- отличается от всех горских племен особенным стремлением к разбоям и хищничеству, алчностью к грабежу и убийствам, коварством, воинственным духом, смелостью, решительностью, свирепством, бесстрашием и необузданной наглостью».

Читателю небезынтересно будет узнать, от какого «знатока» кавказцев и какого россиянина исходит данная оценка.

Платон Александрович Зубов (1767-1822), последний фаворит почти уже семидесятилетней Екатерины II, передавший затем эту эстафету своему младшему брату Валериану Александровичу Зубову, участвовал в заговоре против Павла I и был одним из его убийц.

Современники характеризуют его как «человека невидного» и «ума недалекого». Одним из придворных вельмож Храповицким 30 декабря 1792 года была сделана о нем такая запись: «Из всех сил мучит себя над бумагами, не имея ни беглого ума, ни пространных способностей...» Он же называет его «дуралеюшка Зубов».

А.В. Суворов свидетельствовал, что «князь Платон Александрович царя в голове не имеет» и признал его «что называется в общенародье, лукавым».

А.Ю. Бондаренко, автор книги «Кавалергарды», отмечает:

«Став полновластным господином удрученного годами сердца Екатерины,

«Зубов явился во всем своем нравственном безобразии -дерзким до наглости, спесивым до чванства. Властолюбивым и надменным, человеком вполне бесчестным».

На Кавказ Зубов был послан императрицей для поднятия его хилого престижа и за лаврами полководца в качестве главнокомандующего армией, действовавшей в 1797 году в Закавказье против Ага-Магмет-Шаха Каджара. В том же году после смерти Екатерины II был смещен с должности и отозван назад. Когда он успел так хорошо узнать чеченцев, остается только гадать. А насколько объективной могла быть его оценка и чего она стоит, пусть судит сам читатель.

Как гласит народная мудрость: «Не спеши верить, не торопись любить». Да и как тут не вспомнить полезный совет, хотя и не популярного сейчас, но далеко не глупого человека Карла Маркса, который говорил: «Все подвергай сомнению».

В тон екатерининскому фавориту Платону Зубову вторит и Н.Ф. Дубровин в своей «Истории войны и владычества на Кавказе». Его вывод о чеченцах Н.В. Маркелов приводит в качестве вспомогательной подпорки под шаткое заключение убийцы Павла Петровича. Оказывается, и два сапога из разных эпох могут состоять в одной паре.

Дубровин не более соригинальничал, чем граф Зубов, просто добавил в его ядовитый оттенок свой черный тон:

«Грязные душою и телом, чуждые благородства, незнакомые с великодушием... корыстолюбивые, вероломные и в высшей степени исполненные самолюбия и гордости - таковы были чеченцы», - пишет он.

Здесь налицо образчик слепого максимализма, националистически нетерпимо настроенного против чеченцев ученого.

Как известно, чеченцы относятся к числу наиболее ревностных блюстителей обрядов исламской веры. Кто мало-мальски знаком с обязательными для мусульман ритуалами должен знать, что любой человек, не только чеченец, исповедующий эту религию, даже при ее желании, не может позволить себе оставаться телесно нечистым. Дело в том, что для каждого мусульманина является само собой разумеющимся строгое выполнение обязательного минимума таких исламских предписаний, как ежедневная пятикратная молитва, посещение рузбы и посильная помощь бедным и малоимущим.

Перед молитвой мусульманин делает тщательное омовение десяти участков тепа, которые у любого нормального человека должны содержаться в максимальной чистоте. Таким образом, факт телесной чистоты чеченцев никогда не подлежал и не подлежит сомнению. О чистоте и порядке в чеченских жилищах, о личной чистоплотности мужчин и женщин этого народа писали Я.Спенсер, Ф. Лагорио, А-Ипполитов, Ф. Лансере, А.Берже и многие другие ученые, писатели, художники и путешественники. Никто не станет опровергать и известную всем истину, что чистота является залогом здоровья. А народная мудрость гласит, что в здоровом теле обязательно должен быть и здоровый дух. Но мы не ограничимся этим и на классическим примере докажем, что чеченцы и в лермонтовские времена были чистыми не только телом, но и душой.

Обратимся к старшему современнику Михаила Юрьевича, Пушкину, прозванному «солнцем русской поэзии».

Академик Лихачев сказал: «Пушкин - это наше всё». Не зря это сказано. Драгоценный самородок, коим являлся допушкинский русский язык, еще грубый и не претерпевший серьезной обработки, получил от Александра Сергеевича такую многостороннюю огранку, которая позволила ему сравняться в блеске и величии с главными языками мира: английским, французским и испанским. Авторитет Пушкина, в отличие от Дубровина, действительно, никакому сомнению не подлежит.

И потому я посчитал необходимым обратить внимание читателя на то, как он блестяще защитил честь и достоинство чеченцев в своей поэме «Тазит». Таких бы нам 1 защитников и в наши дни. Тогда бы современным крючкотворам не удалось бы уводить от правосудия будановых и ульманов.

Напомним читателю, что главный герой пушкинской поэмы не этнический чеченец, а адыг - человек из черкесского племени, воспитанный в чеченской семье и в чеченском духе.

Действие поэмы начинается с траурной церемонии. Старик Гасуб хоронит старшего сына, павшего от руки злого завистника. В этот же день, как бы возмещая его потерю, является из дальних мест чеченец и приводит младшего сына старика - Тазита, тринадцать лет тому назад переданного ему на воспитание.

Старик Гасуб на седьмом небе от счастья. Он полагает, что в лице младшего сына обрел теперь «могучего мстителя обид».

Юноша понемногу привыкает к новым местам, начинает выезжать в горы, восстанавливая в памяти картины родных мест.

После первой поездки старик интересуется у сына, где он был. Тот отвечает, что был на Тереке. «А не видал ли ты грузин иль русских? - спрашивает отец, Юноша отвечает, что видел армянина, едущего с товаром, да к тому же без охраны.

Старик недоумевает. Ведь богатая добыча сама шла в руки. Он восклицает.

Зачем нечаянным ударом

Не вздумал ты сразить ею...

И не прыгнул к нему с утеса?

Потупил очи сын черкеса,

Не отвечая ничего.

Тазит посчитал низостью нападать из-за угла на беззащитною купца и обобрать его. Такой поступок у чеченцев считался постыдным и поэтому он поступил так, как его воспитывали, великодушно.

В другой раз Тазит встретил бежавшего из их дома раба, но он не притащил ею на аркане, как этою хотел ею отец. Выросший в среде народа, более всею ценящего свободу, он не стал её отнимать у того, кто с риском для жизни пытался обрести её. Отец юноши в полном недоумении от поведения своего сына.

«Нет, - мыслит он, - не заменит

Он никогда другого брата».

Теперь Гасуб знает, что Тазит, не влекомый алчностью, не будет шашкой добывать злато, не станет в набегах отбивать ногайских коней и быков и нагружать взятыми рабами суда в Анапе.

Так где же здесь дубровинское «корыстолюбие» и «вероломство»?

Пусть читатель не думает, что я подобные «подвит» пытаюсь начисто отрезать от чеченцев. Отнюдь. Все это имело место и в чеченском обществе, но исключительно в целях выживания при постоянных разорительных войсковых экзекуциях со стороны наступающей армии и в условиях определенного противостояния с противоборствующей стороны и довольно большого риска, который в какой-то мере мог компенсировать возможные угрызения совести.

Дубровин отказал чеченцам и в благородстве. Как же тогда расценивать поступок Тазита, когда он встретил убийцу своего брата и не снес ему голову, как того хотел старик, а пощадил его.

Когда Тазит столкнулся с ним, его кровник был ранен и безоружен. Чеченцы не убивали своих противников, если они оказывались безоружными или физически немощными в этот благоприятный для отмщения страшный час икс.

В иных ситуациях и пушкинский Тазит поступил бы по-иному. Но в тех обстоятельствах, которые описывает Пушкин, если бы он напал на одинокого беззащитного купца, расправился с беглым рабом, убил бы больного кровника, то тем самым растоптал бы свою честь и потерял бы свое достоинство. Но его отцу этого не понять. Для него важны были только природный героизм и отвага чеченцев, а кодекс чести этого народа не имел для него никакого значения. Отсутствие у своего чада, воспитанного чеченцами корыстолюбия, вероломства и эгоистичного самолюбия и стремление к благородству и моральной чистоте, он считает несовместимым с его представлениями о чеченцах и чеченском воспитании. Поэтому он восклицает:

Поди ты прочь - ты мне не сын,

Ты не чеченец - ты старуха,

Ты трус, ты раб, ты армянин...

Будь проклят мной!

Поди-чтоб слуха

Никто о робком не имел...

На самом деле Тазит не заслуживал этих унизительных эпитетов. Он не был таковым. В нем были и мужество, и честь, заложенные чеченским воспитанием, но в тех обстоятельствах он не мог поступить иначе. В открытом и равном бою с любым противником он не уступил бы и не дрогнул.

В попытке утвердить читателя во мнении, что «злой чечен», как «извечный враг» является вообще ошибкой природы, Н.В. Маркелов находит у Ф.М. Достоевского визуальное описание чеченского узника, попавшего в тот же самый острог, где содержался и сам писатель. В его «Записках из мертвого дома» есть описание встречи с «лицами кавказской национальности», его то и приводит этот автор.

«Их было: два лезгана,-пишет Достоевский,-один чеченец и трое дагестанских татар. Чеченец был мрачное и угрюмое существо; почти ни с кем не говорил и постоянно смотрел вокруг себя с ненавистью, исподлобья и с отравленной, злобно-насмешливой улыбкой». А теперь посмотрим откуда растут ноги..

За два года до окончания Кавказской войны в 1S57 году, благодаря ходатайству влиятельных людей империи и начинающим обнаруживаться признакам лояльности писателя к власти, ему были возвращены права потомственного дворянина и тем самым дано разрешение печататься. Естественно, в верноподданическом духе.

Примечательно, что работу над «Записками из мертвого дома» Фёдор Михайлович начинает в декабре 1859 года. Прошло всего лишь четыре месяца после пленения имама Шамиля и окончания Кавказской войны.

Во всех городах и весях России прошли благодарственные молебствия по случаю победы над кавказскими «супостатами». В огромный хор хвалителей царя и отечества вливаются голоса и тех, кто чудом миновал или пережил каторжные прелести царской немилости. Ф.М. Достоевский был одним из последних.

Его брат Михаил Михайлович Достоевский в письме от 21 сентября 1859 года советует ему: «Тебе непременно к новому же году нужно написать что-нибудь эффектное». Вот и написал Фёдор Михайлович эффектное.

И каким же должен быть встретившийся ему на каторге чеченец? Догадаться не трудно. Конечно же, исходя из осторожного авторского благоразумия, он должен был быть таким, каким ею удовлетворенно воспримет российское общество, переживающее неслыханный патриотический подъём по случаю победы: существом без человеческих черт, жестоким, страшным и угрюмым. Такой тип чеченца в тот период устраивал всех. Другой был невозможен. Ведь за пятьдесят лет Кавказской войны на чеченцев было навешано уже столько ярлыков, что даже малейшая попытка писателя очеловечить его образ выглядела бы страшной крамолой и была бы истолкована как сочувствие к «извечному врагу».

Это криминальному контингенту нипочем были повторные ходки в Сибирь. Достоевский был уже сыт этим по горло, и повторять каторжное «удовольствие» не горел желанием.

Впрочем, в описании психологического состояния каторжника-чеченца Ф.М Достоевский, возможно, и не согрешил против истины. Но давайте тогда поразмышляем вместе, какие чувства должен был испытывать этот чеченец, и как это должно было отражаться на нём? Скорее всего, это был один из «последних сынов вольности», которые и после пленения Шамиля продолжали борьбу за последние вольные клочки своей земли..

Очаги сопротивления, еще остававшиеся в Чечне, вскоре были подавлены, но вероятность новой вспышки восстания была ещё велика. Поэтому царская администрация чересчур усердствовала в антивоенной профилактике и отправляла в Сибирь и на каторгу всех, кто, по мнению властей, мог ещё представлять потенциальную опасность для здешней царской администрации.

А теперь попытаемся представить себе, что мог чувствовать человек, видя перед собой людей в той самой форме, в которую были одеты войска, 50 лет сотрясавшие Кавказ громом своих пушек. Могли ли на его лице отражаться покорность, смирение, подобострастие, или что-нибудь в этом роде, когда в памяти вставали сотни сожженных селений, и постоянно кочующие по ущельям в поисках спасения измученные войной соотечественники.

Даже если ему суждено было пережить эту каторгу, ему некуда и не к кому было возвращаться. По виду этого несчастного можно было догадаться, что долго он не проживёт. Строгие каноны ислама не позволяют чеченцу накладывать на себя руки. И потому своим вызывающим видом и независимым поведением он явно готовился к смертельной схватке с конвоем, считая за благо умереть на штыках, чем мучаться в тисках неволи.

Чеченцы, как и все истинные кавказцы, всегда отличались презрением к смерти и самоотверженностью в сохранении чести и достоинства. Их души

могли быть суровыми, но Зубовы и Дубровины путали мужественность с душевной грязью, где не может быть места стойкости и благородству.

Великий русский хирург Н.И.Пирогов был совершенно иного мнения о чеченцах, чем Дубровин и Зубов. В его дневниковых записях времён Кавказской войны приводится интересный пример железного стоицизма горцев.

Однажды к нему были доставлены раненные чеченские мюриды, которых он впоследствии оперировал. Николай Иванович был удивлен, говоря его словами, «Твердостью и равнодушием их к телесным страданиям».

«Один из них, - записал Н.И. Пирогов в дневнике,- спокойно без всякой перемены на лице, сидел на носилках, когда наши солдаты перенесли его к нам в лазарет. Одна нога его была обвязана тряпками; и я думал, судя по его равнодушию, что он незначительно ранен. Но каково же было моё удивление, когда, сняв повязку, я увидел, что нога его перебитая ядром выше колена, висела почти на одной только коже.

На другой день после отнятия бедра этот же мюрид сидел между нашими ранеными, опять же спокойно и с тем же стоицизмом».

Величие духа горцев не остаётся незамеченным и лермонтовским Максимом Максимычем из «Бэлы».

-Видал я-с иных в деле,- рассказывает он автору повести,- например, ведь: весь исколот, как решето, штыками, а всё махает шашкой...

Это тоже свидетельство силы и несгибаемости духа. Таких примеров мы могли бы привести бесчисленное множество, но есть ли в этом надобность?

XX столетие принесло чеченскому народу ещё больше бед, чем Х1Х век. Некстати ввязавшись в 1917 году во внутриполитический спор русского общества и приняв сторону тех, кто взялся разрушить до основания то, что создавалось и собиралось многими веками, чеченский народ, оказался, по существу, в заложниках у большевистской власти, за победу которой его лучшие сыны напрасно положили свои горячие головы.

В союзе советских социально- закабаленных республик им не нашлось места, соответствующего цене, понесенных ими жертв во имя торжества несбыточного будущего - коммунизма. Потому через 20 лет после завершения Гражданской войны, чеченцев, всех поголовно, постигла участь изгоев и изгнанников. Но, несмотря на все это, нация сохранила морально-нравственное и физическое здоровье.

Сегодня, на всём постсоветском пространстве Чечня, пожалуй, единственный субъект Российской Федерации, где пьянство, наркомания, беспризорничество, нищета и другие язвы не смогли приобрести масштабы национального бедствия, как в других местах.

В промежутке 10 лет здесь прокатились две опустошительные войны. Вот где, казалось бы, на почве прошлых обид, должны были бы взойти пышным цветом: межнациональная вражда, религиозная нетерпимость и многое другое. Но, как это ни парадоксально, ничего этого здесь не произошло. И всё потому, что в поведенческой культуре чеченцев и в их ментальной генетике остались всё те же черты, которые двести с лишним лет назад были присущи и пушкинскому Тазиту.

Не всем это нравится. Оно и понятно; когда современным чеченофобам приходится нет-нет да «на себя оборотиться», то внутреннее отражение собственной душевной гнили бывает не совсем приятным.

«Правильно ли зацикливаться на фантазиях неблагополучных борзописцев прошлых столетий, беря их бредни за основу своего мировоззрения?» - спрашивают авторы статьи, упомянутой нами в начале этой публикации.

Думаю, что выражу мнение абсолютного большинства нормально мыслящих людей, сказав: «Конечно же, нет!» Пусть они черпают сужденья из забытых газет, мы же, не обращая внимания на их подзаборные выпады, будем вместе со всеми другими народами, плечом к плечу двигаться к добру, миру и свету, памятуя о старой истине: «Собака лает, а караван идёт».

Ибрагим Джабиров №21, 15 марта 2010 г.