Почему смолчали суд и правда? («Молодежная смена»)

13.07.2011 12:50

Но есть и божий суд ,наперсники разврата! есть грозный суд: он ждёт; он недоступен звону злата...

М.Ю.Лермонтов «смерть поэта»

Когда на протяжении длительного времени человек бывает занят умственной работой по какой-то интересной и не до конца еще исследованной теме, то в результате невольной отрешенности ума от всего остального этот процесс поиска дает немало загадочных и интересных представлений в виде внезапных озарений наяву или неожиданных видений во сне. То же самое случилось и со мной, когда я, как и многие до меня, попытался проникнуть в тайну гибели великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова.

Толчком к такой работе послужила статья Андрея Чернова «Последний декабрист», вошедшая в хрестоматию версий обстоятельств гибели поэта. В ней впервые была сделана попытка выйти из давно уже очерченного круга официально принятых причин преддуэльной ссоры Михаила Юрьевича с Мартыновым. Я стал сопоставлять её с множеством других собственных предположений, и, в результате, моя фантазия породила интересное воплощение всего этого в одном из моих снов. Я его чётко запомнил и сразу же записал в блокнот.

В этом сонном видении дело происходило так. После дружеского времяпрепровождения в салоне генеральши Верзилиной, Лермонтов и его пятигорские прятели договорились встретиться в доме Чиляева, где квартировали поэт и его родственник Столыпин. Пришли: Дорохов, Трубецкой, Васильчиков, Дмитриевский, Глебов и Мартынов. Комната, заменявшая гостиную, была небольшой, и гости разместились кто на стуле, кто на диване, а кто и на походной раскладушке.

К приходу гостей постояльцы квартиры успели уже выставить на стол кое-что из десерта и дюжину бутылок вина из своих запасов.

Михаил Глебов, как самый младший из лермонтовской компании, подошел к столу и не спеша стал разливать вино по бокалам. Мартынов слегка насторожился, заметив, как добродушная веселость, только что светившаяся на лицах его товарищей, почему-то стала уступать место печальной сосредоточенности. Наступило загадочное молчание...

Вскоре тонконогие хрустальные бокалы были доверху наполнены и горели рубиновым отливом, отражая дрожащие язычки пламени свеч.

Лермонтов первым взял бокал и хмуро окинул взглядом своих товарищей. Мартынов, а за ним и все остальные, последовали его примеру.

Мартынов обернулся к Сергею Трубецкому.

За что будем пить, господа? Может быть, за дам-с? Мы довольно мило провели время у Верзилиных. Не правда ли? Эмили была сегодня истиной королевой вечера...

Николя, оставим дам, - бросил Лермонтов раздраженно.- Неуже¬ли у тебя такая короткая память. Ты разве не знаешь, что это за день? Вспомни!

О чём ты, Мишель? - встрепенулся Мартынов. - Что я должен вспомнить?

Не ты! Мы все это должны помнить. Сегодня 13 июля. Ро¬ковая дата. Ровно 15 лет назад в этот день были повешены пятеро наших сограждан, желавших видеть наше Отечество более счастливым. Все они были доблестными офицерами и неплохо послужили Отечеству в 1812 году. Во благо или во вред был сделан ими позже тот роковой шаг, рассудит время. Но как бы там ни было, я прошу вас, господа офицеры, почтить их память минутой молчания. Милости Всевышнего им и гордого терпенья оставшимся в живых!

Князь Александр Васильчиков нервно заерзал в своем кресле. Мартынов, сбитый с толку только что услышанным, растерянно озирался по сторонам, ища у кого-нибудь хотя бы маленькой поддержки, но никто не повернулся в его сторону.

Минута прошла. Все молча осушили бокалы. Мартынов не выпил. Подождав, пока все выпьют, он медленно встал, держа в руке свой бокал, и внимательно посмотрел на всех собравшихся.

Должен заметить, господа, наш Мишель, однако, поставил меня, думаю, и не только меня, в весьма сложное и неприятное положение. Напоминание за офицерским столом о заговорщиках, выступивших в 1825 году с оружием в руках против всемилостивейшего государя нашего императора Николая Павловича, я считаю не совсем приличным! Это, извините, не якобинский клуб, и нам не пристало питать сочувствие или жалость к государственным преступникам! Если бы мы не были дружны и знакомы много лет, я бы знал, как поступить в подобном случае. Я лично хочу выпить за здравие нашего государя императора!

При этих словах Мартынов выправил грудь колесом и погусарски, на вскинутом локте, одним махом осушил бокал.

Наступила неловкая пауза.

Васильчиков, желая разрядить обстановку, произнес:

Николай Соломонович, не принимайте близко к сердцу неудачную шутку нашего друга. Поэты, они все одинаково чувствительны к роковым датам.

Шутка, говорите!? - воскликнул Мартынов. - Хороша шутка! Коли так, можно дошутиться и до эшафота!

Что ты хочешь этим сказать? - вспылил Лермонтов.

А то, что ваш клуб шестнадцати, который был разогнан в своё время великим князем Михаилом Павловичем, как я вижу, вновь начинает выползать из тумана. Если бы вы предупредили, по какому поводу сбор, Мартынова бы здесь не было, и вы имели бы полную свободу для излияния своих либеральных идей.

Уважаемый Николай Соломонович! - обратился к нему Лермонтов, переходя на холод¬ный официальный тон.

Я не политик и либеральными учениями не увлекаюсь. Если речь заходит не о чём-то тайном, а вполне очевидном, не надо воспринимать это через кривое зеркало.

Было бы заблуждением полагать, что на Руси все живут счастливо и в достатке. Кто мне скажет, что в стране господ и рабов никто и ни от чего не терпит лишений. Я это говорил недавно Самарину в Москве, повторю и здесь: «Хуже всего не то, что известное количество людей терпеливо страдает, а то, что огромное количество страдает, не сознавая этого».

Здесь находятся верные и достойные сыны России. Брутов и кассиев среди нас нет!

Чтобы убедиться в этом, не обязательно менять эполеты на штатский сюртук, - добавил Лермонтов, намекая на никому непонятный внезапный выход в отставку майора Мартынова.

А мне и эполеты не помешали бы исполнить свой долг, если бы появилась в том надобность, - отпарировал удар Мартынов. - И я бы попросил тебя, Мишель, впредь выбирать слова, - добавил он. - Я и так сыт по горло твоими шутками-прибаутками, которые ты сыпал в мой адрес в салоне Верзилиных.

Нет, я решительно не понимаю тебя! Оставим наши салонные остроты. Это пустяки! Ты что же решил продолжить свои разговоры о нашей сегодняшней пирушке в другом месте? - не унимался Лермонтов.

Так иди, действуй! Только вряд ли кто тебе поверит, что в захолустном Пятигорске и притом в дружной семье боевых офицеров затаилась русская фронда!?

Наступила долгая пауза. Видимо, моё сонное присутствие в этом кругу и охватившие меня волнение и страх за Михаила Юрьевича ускорили моё пробуждение. И всё исчезло...

Этот странный сон породил ещё больше интересных вопросов, но в то же время навёл и на интересные мысли. И я продолжил свои размышления дальше.

Итак, безобидная шутка про «большой кинжал» не могла стать причиной дуэли. Это отмечают и некоторые лермонтоведы. Но эта шутка могла лечь на чашу весов вместе с другим, более весомым аргументом. Как утверждает В.Левин, «...в сознании Мартынова на одной чаше весов оказались дружеские чувства к Лермонтову, которого он, видимо, искренне любил, а на другой - уязвленное чувство чести. Последнее, в конце концов, перевесило».

А могло и не перевесить, если бы не вмешалась третья сторона и этой стороной, безусловно, мог быть только князь Васильчиков. Болезненная реакция Мартынова на поминовение казненных декабристов не на шутку испугала его. «Николай Соломонович, если и не донесет куда надо, то рано или поздно сболтнет где-нибудь об этом», - думал он, представляя возможные последствия.

Если другие участники засто¬лья могли отделаться легким испугом, то его, Васильчикова, ожидало такое, о чём страшно было и подумать. На карту могла быть поставлена не только его судьба, но и судьба отца- Иллариона Васильевича, чьё положение при дворе было особым.

Дело в том, что ещё при царствовании Александра I генералу И.В.Васильчикову через одного из ревностных слуг царя стало известно о существовании в России тайного общества. Васильчиков поспешил сообщить об этом царю и уже заранее продумал план действий против заговорщиков. Но Александр I, как известно, серьёзного значения этому не придал. Зато его энергичный и более решительный брат Николай I, не в пример своему предшественнику, внимательно прислушался к советам боевого генерала и в точности осуществил предложенный ему план: применил артиллерию, чтобы до наступления темноты замкнуть восставших на узком пространстве Сенатской площади и не дать мм возможности отступить и выйти из города.

Вскоре генерал был вызван к вдовствующей императрице, где находился и Николай I. Как записал в своих мемуарах Виктор Илларионович Васильчиков, «императрица попросила преданного генерала поклясться на образе, что он и впредь будет напутствовать царя, что не оставит его на трудном поприще и во всём будет слушать советов отца».

Монаршая милость тоже не заставила себя долго ждать. В 1831 году Васильчиков был возведен в графское достоинство, а в 1839 году назначен председателем Государственного совета с одновременным возведением в княжеское достоинство.

вдруг через 15 лет обнаруживается, что его второй сын затесался в круг последователей декабристов и молчаливо попустительствовал крамольникам. - Что будет, если в Петербурге узнают, что он не последовал примеру отца? - думал Александр.

Этого нельзя было допустить... Тайна офицерской вечеринки должна была уйти в небытие вместе с Мартыновым, пока он не выплеснул её наружу. Только так можно было, по мнению, предотвратить надвигающуюся беду. По следам двух последних стычек между Мартыновым и Лермонтовым можно было ловко сыграть на самолюбии первого, толкнуть его к вызову обидчика на дуэль. Это ему удалось без особого труда. Расчет Васильчикова был сделан в целом правильно. Мартынов был неважным стрелком. Лермонтов, в отличие от него, стрелял отлично и был везучим дуэлях. Промаха не должно было быть. Главный источник опасности - Мартынов - исчезнет с арены. К тайному удовольствию князя будет сурово наказан и Лермонтов. В лучшем случае поэт был бы разжалован в солдаты, лишен прав состоя¬ния и дворянского достоинства, а может быть отправлен на каторжные работы. Это положило бы конец и тем намёкам в адрес Васильчикова, суть которых была ясна всем и очень задевала самолюбие князя. Наш князь Василь- Чиков- по батюшке, Шеф простофиль, Глупцов по дядюшке, Идя в кадриль, Шутов по зятюшке, В речь вводит стиль Донцов по матушке. Этой эпиграммой поэт приписал Васильчикова к тем «надменным потомкам, известной подлостью проставленных отцов», которые к своим лаврам цареубийц прибавили ещё и заслугу в убийстве Пушкина.

Носить такой ярлык очень тяжело, сознавать своё соответствие ему вдвойне тяжко.

Дуэль состоялась. Но, вопреки ожиданиям, Лермонтов не стал стрелять в человека, пусть и ограниченного, но связанного с ним многими годами приятельских отношений.

Лермонтову действительно повезло: по жеребьевке право первого выстрела выпало ему, но он спокойно отвёл пистолет в сторону и выстрелил в воздух.

Сделать то же самое Мартынов не мог, так как по установленным правилам, в таком случае, поединок был бы повторён.

Возможно и Мартынов не стал бы бить в упор, а попытался бы кончить дело легким касательным ранением «противника». Тяжёлые кухенройтерские пистолеты были очень неудобны для сотворения такой видимости.

В сбитии осторожного прицела Мартынова мог сыграть роковую роль и неожиданный, нежелательный возглас Васильчикова: «Стреляйте же, наконец! Или мы разведём вас!» Мартынов вздрогнул и выстрелил. Беда свершилась...

«Некоторые литературоведы берут Васильчикова под защиту, считая предъявляемые ему обвинения неправомерными, - пишет С.В.Чекалин в своей работе «Письмо старого князя». - Другие, имея в виду затаенную обиду князя и его болезненное самолюбие, полагают, что слухи о провокационной роли Васильчикова в лермонтовской дуэли находят себе психологическое обоснование. Такое мнение подтверждается двуличным поведением Васильчикова на следствии и после, и довольно нелестными отзывами о его характере, почерпнутыми из писем и мемуаров его современников».

В связи с упомянутыми выше обстоятельствами, сосредоточим ещё раз своё внимание на некоторых процедурных моментах, имевших место в расследовании убийства.

К 190-летию со дня рождения поэта т.е. к 2004 году насчитывалось уже более ста семидясити источников документального, мемуарного, публицистического, научно-исследовательского, историко-литературного характера, в которых многими авторами проделана колоссальная работа, пытаясь разгадать тайну гибели Лермонтова. И, тем не менее, достичь в этом вопросе убедительной ясности пока никому ещё не удалось.

Читатель не найдёт ничего из ряда вон выходящего и в наработках автора этой книги, и всё же хочется поделиться некоторыми соображениями, которые, почему-то, до сих пор никем не принимаются во внимание.

Кто знакомился с работами С.Чекалина, Э.Берштейна, И.Кучерова, В.Стешица,

Д.Алексеева, В.Левина и других, наверное, обратили внимание на один интересный факт. Находившиеся в разных помещениях временного содержания М.Глебов, А.Васильчиков и Н.Мартынов свободно обменивались письменной информацией и не боялись, что их записки могут попасть в руки членов следственной комиссии. Более того, сам подполковник Кушинников, представитель III отделения, через кого принято чернить и графа А.Х.Бенкендорфа, сам помогал арестованным поддерживать друг с другом связь и даже давал инструкции кому что говорить и как себя вести на допросах. Таких случаев история российской следственной практики не знает, или почти не знает.

Так в чём же дело? Почему, все кто соприкасался с этим делом, пытались «причесать» показания виновных?

На самом деле, лермонтовская шутка о большом кинжале, неизвестно кому адресованная, выглядит в этой истории как верхняя, незначительная часть глубоко скрытого под водой айсберга.

Ещё не совсем пришедший в себя от первого потрясения по поводу содеянного им и от того не заботившийся о мерах собственной предосторожности, Мартынов предстал перед дознавателем в состоянии той отчаянной откровенности, которая толкнула его на ошеломляющее признание.

Посчитав это веским и оправдывающим его действия аргументом, он сделал главный упор на разговор, состоявшийся в кругу офицеров после возвращения от Верзилиных.

В данном случае его готовность к сотрудничеству со следствием могла обернуться такой бедой для самих обвинителей, что масштабы её трудно было себе представить.

Довести эту правду до Николая I, потопившего в крови Польское восстание 1831 года и создавшего о себе реноме гаранта безопасности монархических режимов в Европе, было равносильно выставлению его на международной политической арене в довольно глупом виде.

Все его многолетние усилия по искоренению в России остатков свободомыслия одним этим фактом сводились к нулю. Император не простил бы этого никому.

В первую очередь могло не поздоровиться командующему войсками на Кавказской линии генерал-адьютанту Павлу Христофоровичу Граббе.

Во-первых, потому, что прозевал у себя под носом сообщество оппозиционно настроенных офицеров. И, во-вторых, ему припомнили бы, что, будучи полковником и адъютантом А.П.Ермолова, он был членом одного из тайных обществ декабристов. Он уцелел и устоял на ногах только потому, что его вовремя предупредили.

«Оставь вздор, государь знает о вашем обществе»,- сказал ему тогда Алексей Петрович. Этого было достаточно, чтоб он раз и навсегда порвал с бунтовщиками и сделал впоследствии хорошую карьеру. На этот раз он мог безо всякой вины загреметь в Сибирь. К тому же он был хорошо расположен к Лермонтову, что тоже могло сработать теперь против него.

Не миновала бы суровая кара и пятигорского градоначальника полковника Траскина.

В незавидном положении мог оказаться и жандармский подполковник Кушинников.

Основной удар пришёлся бы по нему и по вполне понятной при¬чине. С 1834 года на Кавказских минеральных водах был учреждён тайный надзор III отделения за съезжающими сюда каждый сезон больными и офицерами.

В пространстве городов Пятигорска, Железноводска и Кисловодска сотрудники этого ведомства должны были отслеживать политическую атмосферу и настроения среди отдыхающих.

Кушинникову долго приписывали роль тайного агента, якобы снаряжённого царём и Бенкендорфом следить за опальным поэтом.

На самом деле Кушинников ехал в Пятигорск в очередную служебную командировку и совершенно не знал, что в это самое время там отдыхает Лермонтов. Но поскольку это трагическое событие произошло в период его пребывания в Пятигорске, то он был кровно заинтересован в том, чтобы истинная причина дуэли и то, что ей предшествовало, не получило огласки.

Лермонтовская шутка, где фигурировал большой кинжал, должна была стать той спасительной соломинкой, за которую следовало ухватиться обеими руками.

Как только не обсуждали эту шутку и саму сцену дуэли, и какие только не приводились доводы, чтобы придать ей форм смертельного оскорбления, которого не было на самом деле и в помине.

Много лет спустя, уже ближе к концу своей жизни, Мартынов сам признавался в этом.

«Обиднее всего то, - писал он - что все на свете думают, что дуэль моя с Лермонтовым состоялась из-за какой-то пустячной ссоры на вечере у Верзилиных. Между тем это не так. Я не сердился на Лермонтова за его шутки... Поверьте также, что я не хотел убить великого поэта ведь я даже не умел стрелять и: пистолета. И только несчастно» случайности нужно приписав роковой выстрел».

При всей нашей антипатии к этому человеку, определённая доля правды в его словах, возможно, есть. В те трагические дни, очевидно, с этого он и начинал свои первые показания, но Васильчиков, бдительно следивший за ним из своей арестантской комнаты, вовремя успел одёрнуть его и как следует припугнуть через Кушинникова и других членов следственной комиссии.

Мартынов понял, что совершил опасную промашку, сказав так и заикнувшись о поминовении декабристов.

После этого он отошёл oт первоначальных показаний всецело сосредоточился на лермонтовской шутке. Наконецто посредникам удалось свести показания всех виновных к общевыгодному знаменателю свалить всю вину на мёртвого.

Это был, в их понимании, единственный оптимальный выход, из положения и он спас все стороны от царского гнева.

Хитрый стратегический ход с го сына Александра был по достоинству оценён старым князем Илларионом Васильевичем сильчиковым и подкреплён подчеркнутым выражением им своей позиции. «Не буду, конечно, скрывать что я опечален происшедшим - подчеркнул он в одном из cвоих писем, - но наиболее тем, что сын мой мог состоять в тесной связи таким человеком, каков был Лермонтов, без стыда и совести».

На тайну гибели поэта был кинут огромный замок, который пытались открыть только те, у которых не было ключей к этому за Васильчиков, Мартынов, Глебов, Столыпин, Дорохов, Лев Пушкин и некоторые члены следствен комиссии располагали этими ключами, но из них никто так и не шился вдеть его в скважину и, провернув в ржавчине лжи, открыть для всех доступ к той неожиданной и, совершенно отличной от наших домыслов, правде.

Ибрагим Джабиров №52 (878), 13 июля 2011г.