Воспоминания о чеченском Есенине

22.01.2014 16:13

Недавно состоялась очень интересная встреча соцработников Отдела труда и социального развития Веденского района с поэтом Эдуардом Мамакаевым, членом Общественной палаты ЧР.

Он вручил Почетную грамоту начальнику ОТ и СР Тумише Илиевой, подарил коллективу свою книгу «Даймохк-нана» и поделился своими воспоминаниями об отце — Арби Мамакаеве, которого за буйный нрав, талант и даже внешность называли чеченским Есениным.

В начале сороковых годов имя поэта Арби Мамакаева было на слуху у всей творческой молодежи, на страницах всех изданий, звучало по республиканскому радио. Он за короткий срок стал одним из авторитетнейших лидеров патриотически настроенной молодежи. К сожалению, было много и таких, кто с завистью следил за каждым шагом молодого поэта, так внезапно взметнувшегося на высоту славы. Лицемерие, подхалимство, ханжество, подлость, граничащая с предательством, все ближе и ближе подступали к Арби. Были среди них и такие, которых он считал своими друзьями и к которым относился с открытой душой. Спустя много лет, в бумагах чекистов Эдуард обнаружил личное дело на Арби и в нем среди других клеветнических пасквилей бумагу с доносом: «Продолжает проявлять вольнодумие по отношению к советской власти. Публично декламирует стихи запрещенных поэтов. За последнее время на страницах печати и по радио его имя звучит гораздо чаще, чем имя великого Сталина».

Старшее поколение творческой интеллигенции уже было репрессировано, а некоторые были и расстреляны. Современники Арби Мамакаева представляли собой уже второе поколение людей, к мнению которых прислушивался народ. Арби и ему подобные вольнодумцы из его окружения, разумеется, были не по нраву советской власти. Чекисты денно и нощно, крадучись, ходили за каждым интеллигентом, нащупывая любую возможность оклеветать его, а потом засадить и даже уничтожить. Еще в 1936 году по доносу одного из своих сокурсников по рабфаку поэт был исключен «за чтение книг запрещенного Сергея Есенина», но по ходатайству настоящих друзей был восстановлен. А в 1940 году Арби уже второй раз чуть было не угодил в самое пекло ада. На сей раз тоже «ближайший друг» подложил в выдвижной ящик служебного стола пистолет и сам же донес. Назло подлецам и завистникам, но благодаря опять-таки друзьям и собственной настойчивости ему удалось избежать больших неприятностей. Но к концу октября того же года, когда А. Мамакаев осмелился на секретном совещании в зале заседания обкома партии в присутствии важнейших начальников из Москвы высказаться в резком тоне против решения совещания по вопросу возможного переселения чеченцев и ингушей, один из чекистов (говорят, это был сам Берия) тут же объявил возмущенного вне закона. И спасло его только то, что он сидел на заднем ряду, почти у двери и сумел выбежать из зала и скрыться во тьме. Пробегая мимо памятника Сталину, он несколько раз выстрелил в голову статуи. Опомнившись, целая свора легавых бросилась на поимку, но и на сей раз ему удалось избежать оков, а может быть и пули.

Тучи над головой поэта сгустились одна чернее другой. Было ясно, что беспечной жизни пришел конец. Он понимал, к какому концу его приведет дальнейшая судьба опального поэта, и осознавал, на что обрек и свою семью, и многих родственников, служивших у власти на разных партийных и советских должностях. Но все оборвалось вмиг: Арби сам оказался в лагере «врагов» советской власти, и не просто «врагом», а «врагом народа». Было ясно, чем грозила эта чекистская метка. Расстреляют. А потом: кто в данной ситуации осмелится заступиться? Расстреляют без суда и следствия, как и многих ни в чем неповинных граждан страны. С того злосчастного вечера поэту приходилось скрываться или, как говорили потом его товарищи, он находился в бегах. Вплоть до первых чисел февраля 1942 года он залег на дно, а «лежбище» его находилось почти под боком у чекистов, вернее, во флигеле над квартирой его двоюродного брата Альви Мамакаева, который в те годы работал первым секретарем райкома партии Веденского района.

Он предупредил двух преданных друзей, что с женой Хулимат еще полгода назад «разошелся» при их присутствии и с той поры она живет у своего родственника – Азамова, а дети – сын и дочь — находятся у сестры Тамары. Узнав о том, что дочь его, как говорится у чеченцев, брошена, дед Эдуарда по матери рассвирепел до такой степени, что всем домочадцам ничего не оставалось, кроме, как попрятаться у родственников по соседству. Несмотря на уговоры своих братьев, Абдурахман не только не дал согласия принять в дом свою дочь с двумя детьми, но и прилюдно поклялся застрелить любого из своих домочадцев, кто отныне осмелится при нем произнести имя Хулимат, и того, кто приютит ее с детьми. Наверное, дед Абдурахман по-своему был прав, гневясь на свою вторую жену и младшего брата Супьяна, которые без его ведома так поспешно, за один вечер, прямо, как говорится, из рук в руки, отдали девочку-подростка «приезжим из города барчукам».

- Небось, с родной дочерью ты бы так не поступила! Что скажут люди?! Отдала ребенка за этого городского, ставшего русским, безбожника! Подумаешь, сын Шамсуддина! Боялась, что она засидится у тебя на шее?! – бросился с упреками он тогда на свою жену.

Каково же было состояние бедной Хулимат, ни в чем невиновной, непонимающей, что происходит, и без того убитой внезапным исчезновением мужа, ежедневно нарастающими тревожными слухами вокруг его имени. Одна с двумя детьми на частной квартире в городе. В данной ситуации она и сама была рада переехать в село, но не с клеймом «брошенная». Она уехала к своей сестре – Тутам, а для укрощения строптивого деда все-таки пришлось прибегнуть к более решительным мерам, то есть к силе власти, которой Абдурахман боялся, как черт ладана. Председатель Сельского совета Айди Мамакаев, который приходился двоюродным братом Арби, возмутился: «Да кто он такой, чтобы не пустить осиротевших детей и свою же дочь в отчий дом?! Это при какой такой власти он живет?» – и велел на своей тачанке отвезти их домой. Нашла коса на камень, посыпались искры и молнии грозовых туч, но в маленькой комнатушке с окном на Терек послышался треск огня и запахло дымом очага.

К концу февраля 1942 года, не без помощи самих же «дружков» Арби, чекистам, наконец, удалось заманить беглеца в силки. На фотографиях, что висели на виду у всех на досках «Их разыскивает милиция», лицо поэта не только вычеркивалось жирным крестом, а метилось решеткой, мол, он уже в тюремной клетке. Всем было ясно, что последует за этим. Формальное следствие могло и быть, и не быть, но для большей важности и для большего улова «врагов» дело было необходимо раздуть и растянуть до неимоверных размеров, что следственными органами и было сделано. И только печально знаменитая своей кровененасытностью клика Берия – тройка НКВД – решила судьбу Арби и тысяч других истинных патриотов своей страны одним почерком: враги народа. В итоге Арби к концу 1943 года, за год до всеобщей высылки всего народа, уже сидел в «карлаге», а в марте 1944 года на станции «Долинка» Казахской ССР, что под Карагандой, через паутину колючей ограды лагеря воочию увидел первые вагоны с переселенцами.

Тем временем о печальной судьбе своего зятя Абдурахман, как и многие другие, узнал из сводки новостей по репродуктору, что возвышался над крышей Сельского совета.

- Хватит с меня, – заскочил он к своей жене Петимат. – Чтобы сегодня же дети были переданы Мамакаевым. Они же потомки царей! У них и милиция, и Сельский совет, и райком с исполкомом. Пусть сами позаботятся о своих потомках!

Попытка Айди на сей раз вмешаться в семейные дела успеха не имела. Адат старины все-таки возобладал над разумом и законом нового строя. В итоге Хулимат оказалась разлученной с детьми. Однажды она, воспользовавшись тем, что отец ушел на охоту и ночью не вернется, оставила Эдика ночевать у себя.

- Придумала же… Сейчас же проводи мальчика к своим, – послышался недовольный голос со стороны железной кровати. – Мало тебе того, чего досталось в прошлый раз?

И вот Хулимат все еще со слезами на глазах смотрит ему вслед, словно предчувствуя еще большую беду. Это холодное февральское утро 1944-го года пока еще только плетнем отделило их друг от друга.

Но, что это? Эду прислушался. Со стороны центра доносился знакомый и незнакомый ему шум и гул какой-то техники. Вместо того, чтобы отправиться в указанную матерью сторону, где прямо отсюда, от калитки, была видна верхушка знакомого ему дерева, Эду быстро добежал до переулка и почти замер. Так и есть!

- Мемцой! Танкнаш! — восхищенно крикнул он.

Но Хулимат его уже не слышала, как не слышала пока и шум расползающейся по улицам техники — «Студебеккеров», которых Эду и принял за немецкие танки с лафетами. Он видел это чудо на колесах, которое с ходу повернуло к дому и, заваливая ворота, ворвалось во двор, волоча за собой оставшуюся часть плетня. Внезапно возникшая возня вооруженных людей, вслед за этим последовавшие шум, крики, плач с воззваниями к Всевышнему, разумеется, только усилили его любопытство. Он завернул в чужой двор за грохочущим страшилищем. Во дворе происходило что-то недоступное его разуму: вооруженные люди громко кричали, а хозяева с ужасом на лице пытались жестами что-то объяснить ворвавшимся в такую рань, и видно было, что пришла беда… Однако детское любопытство к чудо-технике оказалось сильнее. Он осмелился даже дотронуться до огромных, выше него, колес. Вот это да!

Но, увы! В то утро не одно подобное страшилище, доверху груженое горем и бедой, врывалось в дома чеченцев и ингушей, с хрустом ломая хребет их судеб, в страшилище том числе и его. Хотя, казалось бы, достаточно было и того, что уже пережито за такую маленькую жизнь. Видать, это еще не все…

Жильцов с соседних двух дворов тоже сгоняли к машине: в слезах, с ручной кладью и плачущими детьми на руках, они карабкались по высоким бортам. Вскоре переполненный растерянными людьми «Студебеккер» попятился назад, ломая оставшуюся часть забора. И только теперь, опомнившись, охваченный страхом, мальчуган попытался бежать. Но выскочивший из кабины солдат грубо схватил его, как птенца, и на ходу, через задний борт закинул в кузов прямо на головы обезумевших от горя людей. Одна из женщин, высунувшись из-под брезента, сквозь плач пыталась докричаться, что это, мол, чужой ребенок, из соседнего дома. Однако ее мольбу заглушил внезапно взревевший мотор, а вместе с ним усилившийся плач обезумевших людей. Колонна «Студебеккеров», словно нехотя, медленно продвигалась по склону в долину, меся жёлтую глину грунтовой дороги. Иные, почти как сани, сползали по крутизне. Потому, наверное, и ехали они, соблюдая интервал. Хотя из обтянутых брезентом кузовов мало что можно было увидеть из того, что происходит. Люди и по малым приметам догадывались, что их везут в сторону реки, именно к тому месту, где испокон веков ходил речной «челнок» — паром. Тревога, а вместе с нею плач и стоны с новой силой раздлись из-под брезента. Машины же шли, всё так же упорно меся грязь с песком. Как только повернулись к берегу, истерика перешла в глухой сплошной стон. И как только передние колёса коснулись края берега, у людей не осталось никакой надежды на спасение. Они уверились, что их действительно будут топить. Обезумев, женщины пытались выбросить детей за борт… Однако стоявшие у заднего борта двое солдат прикладом били каждого осмелившегося дотронуться до борта. Машины, одна за другой, стали медленно заезжать на какую-то, ранее никому не известную, зелёную дорожку поперёк реки и с грохотом переправляться на левый берег Терека. Людям, разумеется, было невдомёк, что кто-то за ночь мог соорудить чудо-мост. Перед самым мостом машины на мгновение останавливались. Люди всё с той же паникой шарахались то на левый, то на правый борт кузова, взывая к Всевышнему. Улучив момент, Эду попытался дотянуться до задней стенки. Для чего встал, подтягиваясь по сапогам солдата. Только успел сделать глоток свежего воздуха, как тут же с «помощью» того же сапога оказался на головах стонущих людей.

Через некоторое время переправа всё же состоялась. Внимание мальчика было полностью поглощено тревожным гудком паровоза, доносившегося со стороны станции «Наурская». Этот таинственный рык «железной машины» он слышал и раньше. Но из-за того, что он доносился из-за тёмного леса, для него он был рёвом «огненного дракона». Через час весь этот ад на колёсах встал в единый поток, поглощаемый пастью гремучего чудовища…

К счастью, мальчик попал к хорошим людям: ему всю жизнь, как утверждает он сам, везло на них. А вскоре его нашла тетя Тамара, которая заменила ему мать и смогла создать все условия для учебы. Окончив школу в Джезгазгане, Эдуард в 1958 году вернулся в родные края и встретился с отцом и матерью. Но пообщаться с отцом ему долго не пришлось – в августе 1958 года Арби Мамакаева не стало.

- Как нам известно, отец скоропостижно скончался 26-го августа 1958 года. Прошло всего два месяца с тех пор, как мы встретились с ним и он начал знакомить меня со своими друзьями. Я и моя мать опять остались без него. Если раньше мы жили в надежде, что снова встретимся с ним, то теперь и этого не осталось. Мы еще не успели обустроиться, жили в городе у очень добрых людей. Я уже был студентом, так как еще до своей смерти отец позаботился об этом. Не желая бесплатно жить и дальше у них, мы с матерью съехали оттуда, несмотря на их уговоры остаться. Я переехал в общежитие, а мать вернулась в родительский дом. Наш семейный очаг, сделавший нас такими счастливыми, опять потух… Но Всевышний не оставил нас в беде, – рассказывает Эдуард Мамакаев. – Благодаря друзьям и знакомым отца, которые помогали нам после его смерти и потом, пока я учился, мы не чувствовали нужды. Это были настоящие къонахий, которые наставляли меня на истинный путь. Они хорошо знали моего отца, много рассказывали о его таланте. Внушали мне, что я должен продолжить его дело. «Смотри, будь достойным сыном своего отца, – говорили они мне, – нам не понравится, если ты опозоришь его имя». И я старался, как только мог.

- Я помню, как, выступая по телевидению, народный артист и страстный поклонник поэтов Мамакаевых Валид Дагаев сказал: «Если мы хотим видеть, каким должен быть настоящий сын своего отца и Отечества, нам далеко ходить не надо: достаточно поехать в Лаха-Невре, посетить музей Арби Мамакаева и встретиться с Эдуардом Мамакаевым». И нам трудно не согласиться со словами заслуженного человека. Вся Ваша жизнь – это право зваться достойным сыном достойного отца, – сказала Т. Илиева. – Мы полностью согласны и с Адизом Кусаевым, который пишет, что даже если бы Вы не написали ни единой строчки, по его мнению, одно то, что Вам удалось собрать и подарить нашему народу одну из жемчужин чеченской литературы – поэзию Арби Мамакаева, создать великолепный литературный музей, как памятник не только Арби, но и его соратникам и современникам, вернуть и поднять на должный пьедестал еще одно незаслуженно оскорбленное имя чеченца, вполне хватило бы, чтобы Ваше имя было причислено к славной плеяде интеллигенции нашего Отечества. Спасибо Вам большое за то, что Вы нашли время встретиться с нами и поделиться своими воспоминаниями.

Равзан Юнусова

«Вести республики» №11 (2194) 22 января 2014г.

_{Все права защищены. При перепечатке ссылка на сайт ИА "Грозный-информ" обязательна.}