Уходили эшелоны в неизвестность («Вести республики»)

11.05.2011 14:25

(О трилогии Ахмета Хатаева «Эшелон бесправия», « Враг народ», «Ночи без Бога»)

Такого прецедента в новой и новей¬шей истории человечества не было: для нескольких народов бывшего СССР в 1944 году наступил апокалипсис. В мгновение ока они были сорваны с на¬сиженных веками мест и, без объяснений каких-либо причин их вины, в лютый мороз погружены в товарные вагоны и в снежную февральскую пургу увезены в неизвестность.

Ни в советской, ни в постсоветской литературе эта трагедия народов не толь¬ко не осмыслена: не была предпринята даже попытка писателей взглянуть на эту для репрессированных народов все¬ленскую трагедию, понять ее причины, дать ей общественную оценку. Только во второй половине 80-х годов XX века, на закате горбачевской «перестройки» А. Приставкин, написавший нашумевшую тогда повесть «Ночевала тучка золотая», снял наложенную советской цензурой на эту тему табу. Однако А. Приставкин своей повестью не только не прояснил общественное сознание страны, стре¬мившееся в эти годы к познанию правды на закрытые ранее темы и события, но внес в него еще большую сумятицу в вопросах роли чеченцев в истории страны, в понимании этой обществен¬ностью сути чеченского менталитета. Более того, такой необдуманный подход писателя к раскрытию образа попавше¬го в большую беду народа дал повод впоследствии отдельным российским авторам, обращающимся к чеченской теме, для больших политических инси¬нуаций, способствующих разжиганию национальной вражды в нашей стране.

Я не строго виню А. Приставкина за то, что он не сумел проникнуть в глубины той трагедии; ибо он не был очевидцем тех кровавых событий, о них был лишь наслышан, и даже благодарен ему за «реабилитацию» этой ранее запре¬щенной темы.

Появление в художественной литера¬туре произведения, в котором показаны и осмыслены глубинные истоки этой тра¬гедии, ее исторической ретроспективы, как это ни парадоксально звучит, ускори¬ло понимание нашими современниками сути следующих, более страшных, чем депортация, событий в жизни чеченского народа в середине 90-х гг. XX - начале XXI века. Речь идет о чеченской войне, развязанной определенными кругами против народа ровно через 50 лет после его депортации.

Странное дело! Между этими двумя трагическими событиями, оказывается, существует неразрывная связь и взаи¬мообусловленность. Размышляя о харак¬тере этой войны, автор нашел в кровавых событиях конца XX - начала XXI века ответы на причины геноцида народа в 1944-1957 годы, а в них - объяснения неизмеримой жестокости, проявленной воюющими сторонами на территории Чечни в период так называемой контртеррористической операции.

Ахмет Хатаев - человек высокооб¬разованный, он прошел высшую школу КГБ СССР, полковник, в начале 90-х годов XX века возглавлял КГБ Чечено- Ингушской АССР. Так что мировоззрен¬ческий потенциал и профессиональная осведомленность автора, имевшего доступ к наисекретнейшим документам спецслужб бывшей Чечено-Ингушской АССР, позволили ему правдиво и объ¬ективно (только объективно - в силу профессионального и нравственного долга!) воссоздать вселенского масштаба катастрофу, настигшую полумиллион¬ный народ в феврале 1944 г.

В слове от автора к первой книге трилогии «Эшелон бесправия» А. Ха¬таев пишет: «Я не ставил задачу кого-то в чем-то изобличать, к суду призвать, абсолютно не сгущал краски событий, а, наоборот, надеясь, что время как-то сгладило черты, старался мягче суть по-дать. Но это было, и оно должно иметь право на голос, ибо это правда.

В этой части книги под общим назва¬нием «Кровавый след» я просто следую за своими героями в «эшелоне беспра¬вия» по дороге в никуда. В следующей части будет сделана попытка показать через этих же героев тринадцатилетнюю жизнь выселенцев в местах расселения. Рассказать, что вайнахи, несмотря ни на что, не озлобившись на народы, работа¬ли, получали Государственные награды за ударный труд, женились, растили де¬тей и умирали. Но никогда не забывали своих гор и не теряли уверенности, что вернутся к ним».

Да, все это правда. Но к этой правде нужно существенное дополнение: да, они не озлобились на другие народы, да, они работали на полях колхозов и в со¬вхозах, на шахтах, на железной дороге и получали Государственные награды; да, они в первые два-три года пребывания на чужих землях от голода и болезней вы¬мирали сотнями тысяч и их трупы подол¬гу не предавались земле, поскольку их некому было хоронить, ибо оставшиеся в живых были настолько немощны и не имели для этого физических сил. Все это правда. Но правда и то, что при всем при этом они не теряли чувства собственного достоинства: чтобы не просить подаяния для себя и для своих умирающих детей, они умирали молча. Физически более выносливые могли украсть у местного населения и скотину, и продукты пита¬ния, но просить подаяния - нет, ибо тем самым они оберегали от позора не только себя, но грядущие свои семь поколений: таков веками выработанный кодекс чести у чеченцев.

Для воссоздания правды истории и ее анализа А. Хатаев избрал документально-публицистическую форму повествования. Другой жанрово- стилистический принцип и не соот¬ветствовал бы раскрытию проблемы трилогии, ибо художественный вымысел принизил бы остроту ее восприятия, воздействие трагизма прозы на умы и сознание читателя, его гражданское самочувствие.

«Длинные вереницы повозок и «сту¬дебеккеров» со своими пассажирами, словно бурные ручейки горечи и не¬счастья, вливались в реку трагедии и растекались вдоль вагонов - клетушек эшелона бесправия.

Природа по-своему реагировала на происходящее. С утра повалил густой снег, ветер намел сугробы на подъездах к железной дороге. Это давало возмож¬ность людям навести справки о своих близких, мужчинах, которых оторвали от семей накануне... Всевозможных слухов о дальнейшей судьбе чеченцев много — от расстрела здесь на месте до вывоза и за¬топления в вагонах в Каспийском море»

Таким выдалось утро этого судного дня, увиденное глазами мальчика Эди, который безусловно является прото¬типом автора трилогии. Все события, изложенные в ней, восприняты им и пропущены через его душу, сознание, он дает им оценки и в детские, юношеские годы и во взрослой жизни, когда Эди на¬учился видеть причинно-следственную связь событий и фактов. Но первое утро трагедии, свидетелем которого он стал, пробудило в его сознании чрезвычайно важные импульсы - сострадание к чужой боли, чужой беде. По мере взросления и познания суровой действительности с ее жестокой несправедливостью, эти импульсы у Эди проявлялись четче, глубже, формировали его гражданские позиции в вопросах судеб и страны, и своего народа.

«Дверь вагона со страшным скреже¬том закрылась. На какое-то мгновение в воздухе зависла пронизывающая тиши¬на. А потом раздался душераздирающий гудок паровоза, лязг колес, и состав медленно, как бы раздумывая - трогаться или нет, пошел».

Итак, время и пространство, в ко¬торых веками закалялись воля и сво¬бодолюбие народа, складывались его нравственно-этические традиции, в миг сузилось до предела пространства вагона и по замыслу палачей народа в этом зам¬кнутом пространстве, в котором он пре¬бывал в течение месяца, проведенного в пути до мест назначения, он должен был морально опуститься, стать безвольной и послушной массой. Может ли читатель представить себе следующую картину: в вагоне, в котором как селедка в бочке набиты дети, молодые женщины и де¬вушки, молодые парни и старики, и им необходимо удовлетворить свою потреб¬ность - оправить естественную нужду? Нет, не может. А они, в чьем сознании веками жила заповедь: честь - дороже жизни, тоже никак не могли. И потому в этих эшелонах, ползущих по заснежен¬ным просторам Сибири, Казахстана, Киргизии, было много случаев, когда совершенно здоровые люди, чтобы не унизить себя и окружающих, сев на прорубленное в полу вагона отверстие, умирали в первые дни пути от разрыва мочевого пузыря. Но и в этой, казалось бы, безвыходной ситуации, был найден выход: «Белые простыни, наспех сшитые грубой ниткой и подвешенные на верев-ке, растянутой поперек вагона, теперь определяют нехитрую границу между мужчинами и женщинами с детьми. На двух половинах в углах вагона, пробив топором пол, соорудили что-то наподо¬бие туалетов».

«Обычная, размеренная жизнь с ее устоями и привычками осталась во вчерашнем дне. Людям необходимо было сохранить достоинство и честь и в этих нечеловеческих условиях. Иначе они не могли называть себя чеченцами. И поэтому они делали все возможное, чтобы остаться самими собой... Этикет продолжал быть мерилом человечности и мужества».

Самими собой чеченцы оставались даже тогда, когда на коротких остановках эшелонов они выносили трупы своих умерших родственников и оставляли их вдоль железнодорожного полотна: не только хоронить, но даже припорошить снегом палачи не давали время. Ну, а тех, кто, несмотря на запреты, пытался отдать последний долг близкому челове¬ку, расстреливали на месте. Где заканчи¬вается мера человеческой жестокости? Изуверства, проявленные опричниками Сталина и Берии, их попытки попрать честь и человеческое достоинство се¬стер, матерей, отцов и дедов остались в памяти юного поколения «эшелонов бес¬правия» и неожиданно гулко аукнулось в общественно-политической жизни России в начале 90-х годов XX века. «Ни¬что на земле не проходит бесследно...»

Только в экстремальных условиях наиболее полно проявляется и достоин¬ство, и ничтожество человеческой на¬туры. В образах людей разного возраста и разных полов, замкнутых в телячьем вагоне, нет проявления слабости духа, мелочности, суетливости. Их внутрен¬ний мир настолько привлекателен, их любовь к покинутой родине настолько безмерна, что сопровождающие эшелон палачи бессильны перед духом этих людей. Автор трилогии не случайно ввел в свою повесть образ песни, вернее, образы исполнителей песен: она, как из¬вестно, воодушевляет слушателей, придает им новые силы для сопротивления жизненным невзгодам, сплачивает, зовет на подвиги. Велика сила песни! И потому не случайно «начальство предупредило, что пение есть нарушение порядка и за это последует наказание». Наказывали! Но все же: «Еще через мгновение мать запела о доброй и вечной стране, где горы высоки и зелены леса, чисты род¬ники и дружба крепка...»

В «Эшелоне бесправия» много при¬влекательных образов, в коих воплоще¬ны типичные черты характера народа. Но особой притягательной силой обладают образы генерала, сопровождающего эшелоны депортированных и военного летчика орденоносца Сулима, по инва¬лидности списанного с фронта и по этой причине в дни депортации оказавшегося дома. Споры генерала, находящегося под сильным влиянием официальной пропа¬ганды, и Сулима, хорошо знающего роль чеченцев в военной и политической исто¬рии России, - интереснейшие и весьма поучительные страницы первой части трилогии. Несмотря на свое участие в силу служебного долга в свершении ге¬ноцида над народом, генерал внутренне сочувствует этому народу, томящемуся в доверенных ему эшелонах.

Много было примеров человеческого участия рядовых красноармейцев к судь¬бам высылаемых ими чеченцев. Таким в повествовании является рядовой Кузьма, который ухаживает за раненым Сулимом. «Добрая у него душа. Фронтовик, одним словом. Горит в нем огонь фронтового братства». Автор этих строк также яв¬ляется очевидцем, как рядовой русский красноармеец бросился с канатного моста, когда одна из женщин, идущих по нему, из-за головокружения упала с моста в реку Аргун. Бросился за ней в бурную реку и спас ее.

Но борьба за жизнь после месяца, проведенного в вагоне-камере, для него и для взрослых только начиналась, но уже в бескрайних снежных просторах, где они были высажены на верную гибель. Здесь, помимо голода и повальных бо¬лезней, они на первых порах столкнулись с совершенно неожиданным для них неприятием их местным населением: бериевская пропаганда о них намного быстрее, чем эшелоны бесправия, дока¬тилась до казахстанских степей. «Здесь о вашем народе всякое рассказывают, - говорит Густав - моторист колхоза, приехавший встречать переселенцев. - От коня для Гитлера, врагов народа и до людоедства всякого. Честно скажу, и у меня были некоторые сомнения относи¬тельно того, ехать ли мне вас встречать, не зная толком, вернусь ли я из этой поездки домой живым, не задерете ли, осерчалые и отощавшие в пути, как бы невзначай по дороге в Зенковку. Смеш¬но, пожалуй, слышать вам такое. Но мы с женой всерьез были озабочены моей сегодняшней работой. Да и участью жить по соседству с вами».

С этого нелицеприятного признания представителя местного населения на¬чинается описание нового этапа жизни «врагов народа» во второй части трило¬гии «Враг народа». Наряду с трагически¬ми потугами в обустройстве на новом месте чеченцам пришлось приложить немало усилий, чтобы развеять у мест¬ного населения ложное представление о себе. Нет, ни лестью, ни заискиванием перед ним рассеивали чеченцы ложное мнение о себе, а своим благородством, сочувствием к слабому и уважительным отношением к местному населению, ко¬торое, несмотря на античеченскую про¬паганду, все же приютило переселенцев, в меру своих сил обогрело их, оказывая помощь во всем. Ну, а что касается их бытового обустройства, то вот наблюде¬ние очевидца А.И. Солженицына:

«Я бы сказал, что изо всех спецпере¬селенцев единственные чечены проявили себя зэками по духу. После того, как их однажды предательски сдернули с места, они уже больше ни во что не верили. Они построили себе сакли - низкие, темные, жалкие, такие, что хоть пинком гони их, кажется, разваливай. И такое было все их ссыльное хозяйство - на один этот день, этот месяц, этот год, безо всякого скопа, хозяйства, дальнего умысла. Они ели, пили, молодые еще и одевались. Про¬ходили годы - и так же ничего у них не было, как и в начале. Никакие чечены нигде не пытались угодить или понравиться начальству, - но всегда горды перед ним и даже открыто враждебны...»

Да, так и было. Иначе и быть не могло: они сполна подчинились навязан¬ному им властями закону естественного отбора.

Особенность второй части трилогии, в отличие от первой, заключается в том, что она густо «населена» художествен¬ными образами представителей многих народов, раскрытием их внутреннего мира. Только во взаимоотношениях с ними, живших примерно в одинаковых условиях, совместно с ними преодолевая жизненные невзгоды, и раскрываются для местного населения привлекатель¬ные черты чеченцев.

«А тем временем вереница повозок уже скользит по селу. Возле некоторых домов, с любопытством разглядывая выселенцев и переминаясь с ноги на ногу, стоят мужчины и женщины. Они о чем-то оживленно говорят... Счетовод колхоза Юрий Михайлович и его жена Мария уже битый час наблюдают за людьми в санях.

- Юра, ты понимаешь что-нибудь в том, что происходит? Я лично никак не соображу, кто из них бандит, а кто нет. Наверно, те, кто в этих круглых шапках? Видно, это их специальная одежда та¬кая... Ну, как же мы теперь жить здесь будем? Ты ружье на всякий случай держи постоянно наготове. А то черт его знает, что им в голову втемяшится».

А вот другая категория людей, встре¬чавших чеченцев. «...Несчастные дети,

еле слышно промолвила Ефросинья.

Что за преступления взрослых вы¬толкнули вас из теплых домов? А эти старики? Да они же все в полуобмороч¬ном состоянии. Их никак нельзя сразу в тепло. Иначе адские боли причинит им разгоняющаяся в еще не отогретых тканях кровь... Ну, ладно, пусть так и будет, разрешу им поселиться в сенях».

...Большое спасибо вам за доброту и внимание к нам, - сказала Бика. - Вы уж простите нас, бедолаг. Не по своей воле мы здесь. Видно, такова наша судьба. Мы постараемся не докучать Вам. И коль мы здесь, у вас, хотелось бы чем-нибудь и вам помогать. Если будет такая потреб¬ность в наших руках, просим сказать нам... Наша предыдущая жизнь также была связана с сельским хозяйством и личным подворьем и потому это не будет нам в тягость».

Вот так: из подозрений, сочувствия друг к другу, стремления не остаться в долгу за оказанную помощь и скла¬дывалась на первых порах пребывания переселенцев жизнь людей на чужбине. Главным в их взаимоотношениях явля¬лось сочувствие к униженным и оскор¬бленным. Постепенно, после окончания войны, по мере познания и привыкания друг к другу, в совместном труде в кол¬хозах, совхозах, на промышленных пред¬приятиях и складывались коллективы людей, которые совместно приумножали мощь послевоенного государства. В этом обществе, состоящем из десятков наро¬дов, очутившихся в казахстанских сте¬пях, обществе, занятом тяжким трудом для выживания, постепенно проходило недоверие и подозрительное отношение к «спсцконтингенту». Менялось отноше¬ние к нему и у высших эшелонов власти, менялось потому, что власть вопреки создававшемуся карательными органами расхожему мнению о чеченцах как о ворах и грабителях, увидела, что они трудом зарабатывают свой хлеб насущный. Вот яркий и типичный пример к связанному. В чрезвычайно актуальном в свете усиливающейся сегодня дискредитации менталитета чеченцев исследовании Ж.А. Ермекбаева, в главе «Численность и трудовое устройство спецпереселенцев по Северо-Казахстанской области на 1 июля 1946 года» читаем: «Из всех трудоспособных (6088) в колхозах ра¬ботали все. Наряду с ними работали и подростки. В совхозах из 903 трудоспособных работали 903 человека», (Ермекбаев Ж.А.. Чеченцы и ингуши в Казахстане. История и судьба Алматы. «Дрейк-Пресс». 2009). Повторяю: читая названную книгу, убеждаюсь, что состоя¬ние трудоустройства спецпереселенцев в одной области было присуще всем областям Казахстана.

В 1957 г., когда была восстановлена Чечено-Ингушская АССР, «со стороны руководства Ка¬захской ССР принимались меры по приостановлению выезда чеченцев и ингушей из республики. Это было вызвано как обращением Чечено-Ингушского Обкома партии в ЦК КП Казахстана о временном приостановле¬нии возвращения вайнахов в ЧИАССР, так и острой не¬хваткой рабочих рук в респу¬блике. Сельское хозяйство и промышленность Казахстана сильно ощущали нехватку рабочих рук, и выезд чеченцев и ингушей усугублял положе¬ние в народном хозяйстве». (Там же)

Эту цитату из исследова¬ния казахского ученого, опи¬рающегося на архивные до¬кументы, я привел, чтобы еще раз продемонстрировать ложь И. Пыхалова и М. Полтора¬нина, обвиняющих чеченцев в нежелании честным трудом зарабатывать себе на жизнь и в ссылке, и у себя дома, их ге¬нетическую приверженность к воровству и разбоям.

Власть писателем олицетворена в образах ее двух представителей - пред¬седателя колхоза Леонида Марковича Восковцева и коменданта НКВД в селении Зенковка Рязанова Дмитрия Александровича. По-разному восприни¬мают они чеченцев и по-разному к ним относятся. Леонид Маркович - инвалид войны первой группы - воевал вместе с чеченцами в Великой Отечественной войне. Его, раненого, с поля боя вынес¬ли чеченцы. Потому и отношение его к чеченцам сочувственное. Ему присуще глубокое сопереживание к попавшим в беду людям. И он делает все, что в его силах, чтобы помочь им. Его антиподом является комендант НКВД.

Чеченцы, вместе с казахами, другими репрессированными народами, рас¬селенными в Казахстане, как убеждает монография Ж. Ермекбаева, подняли колхозы и промышленность этого бла¬годатного края. И никакие потуги вну¬ков сталинистов не смогут стереть со страниц истории этот трудовой подвиг голодных, изможденных, униженных и оскорбленных политическими гонения¬ми, масштабными и небывалыми круп¬ными провокациями НКВД наподобие усть-каменогорской, людей.

Как бы предвидя такие попытки в будущем, А. Хатаев обильно вво¬дит в контекст своего историко- публицистического повествования архивные документы, относящиеся к де-портации чеченцев и ингушей. Очень продуманное и взвешенное сочетание в трилогии документального материала, публицистического и художественного стилей, их органическое взаимопроник¬новение друг в друга делает произведе¬ние А. Хатаева жанрово-стилистическим образцом для осмысления реальных исторических фактов и событий. Этот синтез реального и художественного не помешал писателю изобразить в произ¬ведении человеколюбивые душевные порывы представителей разных народов, волею судьбы очутившихся в селении Зенковка. Вот притягательный образ немца Густава, чьи предки живут здесь давно. Его дружба с Сулимом основана не на сочувствии к военному летчику, мечтающему вернуться на фронт, а на сходстве духовного мира, мировоззре¬ний.

Вот директор школы Макс, вос¬принимающий близко к сердцу беды чеченского народа.

«Ну ладно, джигиты, - сказал казах Тлеубай. - Я вам тут много всякого на¬говорил, но Аллах тому свидетель, все это от желания, чтобы вы лучше узнали нас и нашу жизнь. Коль судьбой пред¬начертано нам вместе растить своих детей на этих землях, нужно понимать и уважать друг друга».

Разумеется, в эту тяжкую пору, когда в казахской степи за выживание боро¬лись почти все, во взаимоотношениях людей не всегда была идиллия.

Навешанные властями ярлыки «враги народа», «прихвостни Гитлера», «измен¬ники родины» отравляли жизнь депор¬тированным на колхозных и совхозных полях, в школах, на базарах - везде, где происходили бытовые разборки, недо¬понимание друг друга. Но в конечном счете эти мелкие стычки не делали об¬щую атмосферу жизни неприемлемой: все жаждали лучшей жизни, счастья и ради этих высоких жизнеутверждающих целей работали.

Особенно волнительно написаны заключительные главы «Врага народа», в которых повествуется о последних двух годах жизни чеченцев и ингушей в Казахстане, который стал им уже второй родиной. Я хорошо помню, как бурно происходило в это время возвращение их к новой жизни, как цветы весной, расцвели их надежды на скорое свидание с родиной, как радостно и с упоением ловили они каждое слово на родных языках, зазвучавшее по радио Казах¬стана и Киргизии, начиная с 1955 г., как плакали и стар и млад, впервые после депортации услышав родные мелодии в исполнении известных гармонистов и композиторов. Кто не был измучен тоской по родине, кто не был убит этой тоской, кому не снились упоительные сны о природе родных краев, тот никогда не поймет душевное состояние людей, из долгой тьмы и забытья возвращающих-ся к свету, к жизни, к мечте о встрече с родиной, которая вот-вот осуществится. Он же не поймет и то, почему чеченцы при подходе эшелона к границе родной земли, на ходу соскакивая с подножек, целовали эту землю, надолго припадая к ее груди...

Название третьей части трилогии «Ночи без Бога» при первом прочтении вызывает недоумение. Но по мере углу¬бления в ее содержание поражаешься проницательности автора, вникшего в самую суть нелюдей, развязавших в Чечне в 90-е годы XX в. две войны. Они устроили этот кровавый шабаш, забыв о Боге, унизив страну, которая их взрасти¬ла и дала образование.

Глубокие и страстные размышления о ее причинах, характеристики «героев» этой войны автором даны через их вос¬приятие Эди, ставшего к тому времени одним из типичных представителей чеченской интеллигенции нового типа, сформировавшейся за три десятиле¬тия, прошедших после восстановления Чечено-Ингушской Республики и до на-чала так называемой первой «чеченской кампании».

Кровавые события, разворачиваю¬щиеся в республике, Эди воспринимает не только как жестокое крушение надежд народа на созидательную жизнь, но и как крах тех нравственных высот, воз¬двигнутых всеми народами России за предыдущие десятилетия их совместной жизни в упорном труде и борьбе. «И те, кто сделал все это, и другие, кто им противостоит, есть порождение дьяво¬ла, пытающегося властвовать по всей стране на свое усмотрение», - произнес Эди, показывая руками на разрушенную квартиру».

Сценарии тех двух войн были «на¬писаны» столь грубо солдафонами, что их «прочитывали» даже совсем негра¬мотные чеченские крестьяне, на дома и поля которых ежедневно падали бомбы и снаряды.

Конечно, авторы военных кампаний в Чечне знали, что согласно всесоюзной переписи 1989 г. в Чечне проживало более 240 тысяч русских, десятки ты¬сяч представителей более 100 наций и народностей. Согласно официальной статистике тех лет, Чечено-Ингушская Автономная Республика являлась са¬мой стабильной во всем СССР с самым низким уровнем преступности. Знали эти преступники и о том, что начни они здесь военные действия под прикрытием лживой выдумки о «наведении консти¬туционного порядка», под их бомбами и артобстрелами будут гибнуть не только чеченцы, но и все, кто проживает в этой республике. И все же они устроили здесь пляску смерти, по-своему переиначив принцип Римской империи: «Пусть по¬гибнет мир, но восторжествует юстиция» на свой преступный принцип: «Пусть по¬гибнет Республика, но зато будет много прибыли».

Русская элита республики, состоя¬щая из ученых, партийных и советских работников, писателей, загодя разгадала замыслы политических авантюристов и крупных дельцов, наводнивших про¬странства только что развалившейся советской империи, спешно покинула республику еще до начала первой войны (1994 г.). Ну а те, кому некуда было уехать, остались с чеченцами, делить с ними тяготы войны и погибать под бомбами.

Образы именно этих русских людей - бескорыстных и смелых нарисовал А. Хатаев в третьей части трилогии «Ночи без бога». И Забелин, и Семенов, и дру¬гие видели античеловеческие замыслы нарождающейся преступной группы в Центре, но противостоять ей были не в силах. И потому они, хотя и им было куда уехать из разгорающейся Чечни, остались с чеченцами, среди которых работали, с кем дружили, остались с тем, чтобы, разделяя их трагическую судьбу, выполнить свой нравственный и гражданский долг, не поступиться своей честью.

«У наших правителей, бывших коммунистических и настоящих де¬мократических, как оказалось, одна и та же болезнь, - неожиданно произнес Борис, вызвав тем самым вопроситель¬ные взгляды у стоящих рядом с ним Макара-старшего, Сулима и Эди, - и те, и другие в одинаковой степени страдали или страдают шизофренией в форме на¬вязчивого желания обязательно наказать в назидание другим чеченцев».

Так говорит капитан Макар. Он рус¬ский. И это символично, что так говорит русский. Он хорошо знает психологию правителей. Он один из тех многих рус¬ских, в чьих душах и действиях видна православная духовность, присущая истинно русскому человеку.

...Ахмет Хатаев художественным и публицистическим словом во времени и пространстве целого XX века пока¬зал трагическую судьбу своего народа. Его история и история других народов нашей страны в том веке весьма поучи¬тельна для будущих поколений: только тесное сближение друг с другом для осуществления общей национальной идеи - сохранения единства и упрочения России - убережет их от новых тиранов и потрясений.

Хасан Туркаев, доктор филологических наук, профессор, заслуженный деятель России.

№81, 11 мая 2011 г.